Оторванный фрагмент из игры. Выдаю на вашу критику. Пишу за жеребца по имени Хвоя (ударение на О), серой масти андалуз. Я, весь в власти восхищения природой, был вдохновлен. О! Я могу вечно разговаривать о красоте лесов, шуме рек, бескрайнем просторе полей... Поле. Раньше я любил поля - просторные, они давали много места для игр. Но сейчас я чувствую себя неуютно, как будто на чьей-то огромной ладони стою я посреди колышущихся трав... Пряные ароматы поля - навсегда в моем сердце. Я помню наше табунное поле - не очень большое, окруженное с одной стороны горами, а с другой - тонкой полосочкой дремучих лесов. Дрёма.. Это красивое слово. Дремучие леса словно замерли в каком-то оцепенении; жеребенком я всегда боялся пройти в них - а вдруг они оживут? А вдруг перестанут спать и расправят свои сгорбленные спины, дотянутся до меня своими ветками-когтями? В их кочевряжистых корнях мне чудились змеи, а ветки их представлялись мне сучковатыми пальцами с острейшими когтями. Я был мал и впечатлителен; и под ночь мама всегда уводила меня подальше от леса. Сестра же была храбрее - однажды она пошла туда с подружкой. А потом и вовсе ушла из табуна через дремучие леса... Я малодушен. Я боялся пойти за ней в этот мрак сплетенных ветвей. Может быть, именно поэтому я её потерял... Может быть, стоило мне бросится за ней,закричать, она бы бросила своего друга и вернулась бы ко мне?..
Глаза мои тускло блеснули при воспоминании о сестре. Мы с ней были бы друг другу опорой; но она предала меня. Она ушла с ним, а не осталась со мной; Зеленая прекрасно знала, что она - последний лучик света в моей жизни. Но любовь была ей дороже брата. И тогда я часто задумывался о любви - что это такое? Что за дьявольская уловка, из-за которой предмет твоей любви становится тебе дороже матери, брата, самого себя? Кто придумал её, эту любовь? Я живу уже порядочно на свете; но я не испытал этой сладостной муки. О, я прекрасно помню, как сестра мучилась вопросом: любит ли он её или нет. Как терзалась она, если он начинал заигрывать с другой кобылой. Это мука. Я понял. И у меня нет ни малейшего желая её испробовать. Я слишком долго страдал. Годы страданий! Неужели этого мало? Так мало, что любая мысль, даже далекая от моего прошлого, вес равно ворошит мне душу, возвращаясь к временам в табуне? Я сглотнул, и твердо посмотрел на Может быть. Возможно, это именно она так на меня действует? Я снова прижал уши к затылку и отступил от неё на шаг. О, как я прав в желании быть всегда один!
Она режет меня опять! Ах! Своим "вы", будто я так ужасно стар, как дядюшка из моего табуна! Будто я седой и дряхлый; она уколола мое самолюбие. После всех насмешек я стал настолько чувствителен, что даже такая мелочь может меня расстроить и заставить замкнуться в себе. Она смеет учить меня! Она! Да разве она знает, о чем говорит? Разве она понимает?! сама небось жила в довольствии и любви, окруженная добротой и заботой! И смеет судить и наставлять меня! Я фыркнул от возмущения и обиды. Конечно, не её гнобили так, что порою хотелось спрыгнуть со скалы. Не при её появлении все лошади поворачивались задом или начинали ехидничать, кто во что горазд; не её опускали так низко, что сравнивали не то что с испражнениями - хуже! Я взвился от ярости. Никто не смеет меня учить. Ничего никогда не изменится. Ни-че-го. Я просто буду умнее - я буду один. если любой прохожий прохвост может залесть мне в душу и по-хозяйски там покопаться, значит, мало быть равнодушным. Нужно быть агрессивным, злым; чтобы при встрече от тебя все убегали, поджав хвост и подзывая мамочку. Мамочку... Меня словно облили ледяной водой.
Мамочка! Прости меня, мама. Я плохой. Ты не таким меня воспитывала... Ты знаешь, мама, это все ради тебя. Ради тебя я стал убийцей. Ради тебя убью не раз. И плевать мне на свою душу - она все равно уже никогда не оправится. Но ты... Мамочка...
В глазах моих отразилась боль и горечь. Если бы я умел плакать!.. О! Уметь выбрасывать из себя боль слезами - это наслаждение. Но я не могу. Не умею.
Кофейная что-то тихонько прошептала. Я напрягся и уловил обрывки фраз... месть! Но я словно окаменел. Я пребывал в каком-то оцепенении. Мне вдруг стало все равно. Все равно уже не вернуть её. Маму. Не вернуть... Зачем тогда вообще жить? Все эти годы я держался , как за соломинку. за мысль: я живу ради мамы, чтобы она была отмщена. а сейчас меня вдруг лишили смысла. И я не знаю, зачем мне жить. В чем смысл?
А Мейби продолжает. Но я почти не слышу её. Смысл её слов: не все потеряно, можно жить дальше. Я равнодушно посмотрел. С каким счастьем я бы отправил эту чертову проповедницу в тот ад, в котором был сам! Пусть почувствует на своей шкуре. что добрые слова мне уже не помогут. Я их не желаю - я просто прошу оставить меня наедине со своим вечным горем. А она ещё смеет просить прощения!
- Это не ваше дело!- я говорил, как будто плевался ядом. Голос мой сочился болью и ненавистью. - Вас там не было! Вы не знаете, о чем говорите! Не берите на себя ту роль, которую вам все равно не сыграть! Или вы просто больны? И потому ходите и лезете к каждому встречному? Я ни о чем никого не просил; вас тем более. Вы мне не нужны. - О, как в эту минуту я её возненавидел! Она ворошила мою боль, она вонзалась когтями в мое истрепанное, словно сваренное в боли сердце. Я не хотел никому ничего говорить. Не хотел рассказывать, но... - Разве вы знаете, что такое боль? Разве вы её чувствовали хоть раз в жизни? Нет! Эти мелкие кобыльи проблемы вроде "он меня бросил, он меня не любит",- я издевался, передразнивая голос табунных кобыл, -Ничто по сравнению с болью обиды, когда все вокруг тебя ненавидят, когда все вокруг издеваются, и это тянется долгие годы! Когда вашу мать сбрасывают с обрыва, чтобы сделать вам ещё больнее; когда ваша сестра предает вас, сбегая с каким-то прохвостом! И вы одни во всем мире, и мир вас ненавидит. Вы этого не знаете. И потому - замолчите.- Я выплюнул это все, полный желчи и горечи. Выплюнул эти слова ей прямо в лицо. Издевки... А ведь это даже не тысячная доля того, чего я терпел в один день!
Я зло скривил губы и круто повернулся, едва не задев длинным курчавым хвостом Мейби по лицу. Я специально отошел, чтобы не дать ей пощечины. Я не могу причинить ей физическую боль. Потому что такая боль - не боль вовсе по сравнению с душевными муками. Тело низменно и глупо; душа же высока и когда-нибудь вернется на небо. И там я встречу свою матушку, и, возможно, она простит мне мои злодеяния. Я размашистой рысью побежал прочь, мотая головой из стороны в сторону. Глаза застилала знакомая красная пелена. Лучше никому не попадаться мне на глаза. или... Самым меньшим из возможного было бы смерть. Эта Мейби пробудила во мне черта.
Но она не желала меня оставить. Она мягко и печально проговорила ещё несколько фраз... Я остановился. Пелена исчезла. Ярость оставила душу, заменив себя подобием жалости. Больше всего на свете я хотел и боялся, что смогу заставить кого-то страдать так же, как страдал я. Но, в конце концов, эта кофейная просто повстречалась мне. Ей не посчастливилось - нарочно ли или нечаянно, но она проткнула мое сердце длинным шипом.
Я развернулся и потрусил обратно к ней, испугавшись, что она заплачет. Ведь она не привыкшая к издевкам, как я. Она и вправду не знает, каково это - быть изгоем, быть отщепенцем, быть мусором...
Мне нечего было ей сказать. Я просто молчал, просто подошел к ней поближе и наклонил голову, чтобы мое лицо было напротив её лица. Заглянул в её голубые глаза. И прочел в них... отражение своей боли. Гораздо меньше, чем она была в реальности, но все-таки это была боль. Я скривил губы в подобии улыбки. Мне не было неловко - я просто не знал, что делать. Я никогда не попадал в такую ситуацию и просто-напросто немного растерялся.
- Прости меня.- это было сказано очень тихо. на выдохе. Я не мог причинять конкретно ей ту боль, которую выносил сам. Она же хотела как лучше... А я был ослеплен свой болью, я упивался ей, упивался своей выносливостью - так долго терпеть не каждый смог бы.
Я снова заглянул в её грустные синие глаза. А может быть, и вправду все ещё не потеряно? Может быть, я смогу начать новую жизнь?..
Добавлено (27.03.2011, 17:13)
---------------------------------------------
Грачи прокричали последнее "Ах!", и дождь, как трещотка, забился ударами.
Мокрые листья свисают лохмотьями, холодно очень, до дрожи в руках.
Пышный венок из цветов, что на поле росли, я, прозябая, сжимаю в кулак -
Плюшевый мишка, рыданья беззвучные, слезы и дождь вперемешку в глазах.
Полчища мертвых, пропитанных старостью, все в одеяньях из разных веков -
Всех приняла ты в нутро, Земля-матушка, всех обратила в себя второпях.
И малыш в гробике, что подо мной лежит, теперь один из твоих сыновей.
Мне ли жалеть о такой его участи? Мне ли метаться в сомненьях, впотьмах?
Все мы есть тлен.
И не нам обсуждать
То, что придумала Ты,
Земля - мать.
ЭТО не претендует ни на звание "стиха", ни на звание "стиха в прозе", ни на самую наипрозейшую прозу.
ЭТО просто так.
ЭТО выражение чувств, никак не творческое изложение! Рифмы не подыскивались, смысла нет, голые слова.
ЭТО вообще можно было бы не выставлять.
Короче, какая-то чушь после прогулки по старобутовскому кладбищу.
1. я попала туда случайно.
2. я нормальный человек и не имею ни малейшей склонности к прогулкам по кладбищам.
Добавлено (28.05.2011, 15:35)
---------------------------------------------
ААААП! 
Написался фанфик.
Названия нет.
Пейринг: Северус Снейп/Гермиона Грейнджер.
Размер: мини.
Жанр: Angst (депресняяяк, кровища и вообще жить никому не хочется).
Я сидела у окна своей деревянной хижины. По мутному, вздувшемуся кое-где от небрежности в приготовлении стеклу текли холодные, чистые капли дождя… Они хлестали окно, били его, казалось, хотели разорвать – гигантское поле за окном было еле видно из-за струй ледяной воды. Пыльная дорога сейчас превратилась в грязное месиво… Но все же она уходила вдаль. А я – я сидела у холодного окна. В щели стен продувал жгучий ветер… Играючи он метался по хижине, задувая мои маленькие, старые свечки… Я ничего этого не видела. Я не чувствовала могильного холода в моем жилище, не ощущала боли в сильно сжатых пальцах... Костяшки на руках побелели, но мне было все равно. Я не видела ни поля, ни ужасного неба, покрытого черными тучами… Глаза мои смотрели в прошлое. Туда, в тот самый день, когда все началось.
О, я прекрасно помню это утро. Оно было ярким, сочным, как свежее яблоко, и чистым, как родниковая вода. Мы гуляли в яблоневом саду у Норы; был разгар лета, и листья на яблонях блестели, как будто намазанные воском. Мы смеялись; Рон, отчаянно жестикулируя, рассказывал нам с Гарри про Мари-Виктуар, свою новорожденную племянницу, дочь Билла и Флер. Я улыбалась и слегка щурилась от яркого солнца; Гарри все время подшучивал… Нам было хорошо втроем. Рон только что вернутся от Билла, а теперь во всех красках пытался описать его дочку. Как мы с Гарри были ему рады! Ведь мы давно не виделись. С того самого дня, когда Гарри «победил» Великого Лорда… О, если бы я знала, что произойдет! Рон уже достал колдографию, на которой маленькая рыжеволосая и голубоглазая девчушка очаровательно и немного смущенно улыбалась нам, как вдруг раздался пронзительный крик… Солнце куда-то делать, мы погрузились в темноту, люди в темных плащах и масках выкрикивая заклятия… Яблони падали, взмахивая стройными веточками, как подкошенные… Какой-то человек напал на Рона из-за его спины; стройный зеленый луч ослепил нас, и Рон с каким-то недоуменным лицом упал вниз, на теплую землю, как марионетка… Я помню, как колдография летела вниз, выпавшая из его руки, и медленно кружилась, пока заклинание человека в черном не испепелила её…
Гарри кричал что-то, но слова не складывались в фразы. Я ничего не понимала, пораженная в самое сердце глупой смертью Рона… Я стояла и молчала, я не пыталась убежать, я ничего не сделала для того, чтобы спасли Гарри… О, Гарри! Нас связали, отобрали палочки; Гарри вырывался, кричал, бился в руках у этих страшных людей… Один из них был нетерпелив. Он выхватил палочку Гарри, выкрикнул что-то, и мой друг как-то странно обмяк, глядя на меня вдруг ставшим бессмысленным и глупым взглядом. Гарри приоткрыл рот; между его губ повисла ниточка слюны. На грани сознания промелькнула фраза, вычитанная из книги… Гарри глупо улыбался мне. Они лиши его рассудка… Люди громко смеялись, куда-то таща нас… Я безвольно шла вперед. Мне было все равно… Если бы я любила Гарри больше, то не шла бы так равнодушно…. Если бы я любила Гарри меньше, то давно бы забыла о нем. Почему я тогда не умерла?..
Последующие события как-то смазались в моей памяти. Нас распределили по хозяевам…Гарри увела безумно хохочущая Беллатриса Лейстрендж. Мое сердце обливалось кровью. Слезы уже не текли – их просто не осталось. Я ничего не осознавала, не понимала, да и не пыталась понять… С тех пор мы все – подданные Великого Лорда. Только Он решает, кого оставить в живых, и иногда Он милостив, даруя кому-то смерть… Привычный мир разрушен. Нет больше городов, улиц, магазинов, парков… Есть только замки хозяев и поселения нас, слуг, магглорожденных… Мы – расходный материал, шваль, быдло и твари. Нам нельзя иметь волшебные палочки, мы пользуемся только ручными орудиями… Нам не дают ничего. Мы – никто. Пустота.
Дождь бьет окно, и мне кажется, что молнии как-то злобно усмехаются, глядя на меня… Разглаживаю руками рукава на полотняном платьице. Я ткала ткань для него сама, вила нити, растила хлопок и крапиву, пряла, шила… чтобы отвлечься. Забыться. Я часто слышу дивной красоты песни, которые поют мои сестры – ведь все женщины теперь мне сестры… Напевы их всегда тоскливы, в голосах звенит отчаяние… Мы делаем одежду для наших мужчин и хозяев. Мы растим хлебные травы на поле, мы выращиваем плодовые деревья, мы стираем белье на камнях, пока мужчины копают землю, делают инструменты и строят нам хижины… Каждое воспоминание из прошлого – рваная рана на сердце. О, как бы я хотела навсегда забыть, что когда-то я могла одним взмахом палочки высушить и очистить одежду, купленную в магазине… Могла вкусно есть, читать, писать, учиться… Нам нельзя читать ничего, кроме Великих книг. Но их мы и так знаем наизусть; мы живем в них. Живем в оживших кошмарах…
Мы почитаем Хозяина и преклоняемся ему. Он – великий, приближенный Великого Лорда, его правая рука, наш Господин и полный хозяин. Но наш Бог – Великий Лорд…. В нашей деревне живет чистокровный надзиратель. Человек с палочкой – так его называем мы. У него есть теплый дом, мягкая постель, жареная курица на обед…. А я живу в сарае, наскоро сделанном из досок. Постель моя – прогнившая солома, обедом со мной делятся сестры… Я мало ем. Я хочу умереть….
Человек с палочкой жесток. Ежемесячно он осматривает нас, отбирает самых слабых… на следующий день они исчезают. Так исчезла Лаванда – сгорбленная седая девушка, когда-то бывшая первой красавицей… О боги, это кажется чудесным сном. Этого не могло быть, просто не было… Счастья не бывает. И мы не знаем, куда они исчезают, отбракованные люди…
Я никогда не разговариваю. Я боюсь своего голоса. Он напоминает мне о былом… Я боюсь человека с палочкой и хозяина. Однажды я видела его мельком; он высок, статен и черноволос. Я узнала его. Я знаю его, да… Я его знаю; этот страшный человек когда-то звался Северусом Снейпом.
Мои щеки обожгли слезы. Северус Снейп… Когда-то давно, в прошлом, он был совсем другим. Я помню его… моего Северуса. Моего жениха.
Мы начали встречаться, когда я закончила Хогвартс… Он был таким добрым. О, нет, добрым он никогда не был – но он был ангелом, ведь сегодняшний Северус Снейп – совсем не он. Я помню его слабые улыбки и любовь в черных глазах… Я верю, настоящий Северус любил меня.
Но позади меня раздался шорох. Кто это? Ах! Я отворачиваюсь от треснувшего окна. Передо мной стоит Он – мой любимый. Мой Северус… Он протягивает мне руку… Я иду. Любимый, я иду! Я вскакиваю с земляного пола и припадаю к его руке. Мне отчего-то очень жарко… Пот ручьем льется с меня, небо прочертила трещина молнии… Он улыбается мне, и его черные волосы красиво обрамляют бледное лицо. Я дотрагиваюсь до него… Он прижимает меня к себе… В сердце кольнуло. Потом ещё раз… Мне вдруг стало плохо; сердце, казалось, рвется на части. Перед глазами все поплыло… Ноги подкосились, я упала. Вдруг все потемнело. Но я ещё слышу. Хотя уже и не вижу… Дождь барабанит в стекла. Я чувствую мягкое прикосновение губ к щеке… Уже не слышу… не чувствую… ни… че… го…
Труп окоченевшей девушки нашли поздно, лишь тогда, когда раскопали её из-под обломков досок хижины. В домик девушки под именем Гермиона ударила молния… Она не выжила.
Он стоял, ухмыляясь и поправляя рукой шелковистые черные волосы, глядя на сломанный домик с балкона своего замка. Длинная черная мантия развевалась сзади него…
Северус Снейп ещё раз ухмыльнулся и наконец отвел взгляд от черной горстки у горизонта…
